Историк Дмитрий Лабаури: Почему погибла старая Россия? По следам одной мемуарной исповеди

Была когда-то Россия, был снежный

уездный городишко, была масленица

Бунин И.А., Подснежник, 1927 г.

Россия погибла (что бы там не говорили или

не пытались внушить нам старшие) не случайно

– что-то было не в порядке, порочно в основе

Байдалаков В.М.,

председатель эмигрантского НТС в 1934-1955 гг.

Не так давно мне посчастливилось познакомиться с великолепным изданием семейных мемуаров представителей трех поколений рода Калитиных.

Данный вид издательского творчества получает в последнее время все большее распространение в связи с ростом интереса наших соотечественников к своим генеалогическим корням. Стоит ли и говорить, о том, что основное бремя исследовательской работы и немалых финансовых затрат при подготовке издания подобных семейных мемуаров ложится на совершенно рядовых граждан, увлеченных идеей увековечить память о своих предках? Их задача в большинстве случаев осложняется еще и тем фактом, что подготавливаемые ими мемуарные публикации зачастую фокусируют внимание не на ключевых исторических процессах и событиях, а на бытовых и повседневных аспектах жизни прошлых поколений, что снижает интерес к ним широкой читательской публики.

Но вместе с тем, если отказаться от поиска тех фактов, которые лежат на поверхности, и копнуть поглубже, в подобных семейных мемуарах можно обнаружить ценнейший пласт материалов, касающихся социальной психологии, коллективных представлений и истории повседневности, рисующих перед нами в конечном счете подлинный дух эпохи. А ощутить и понять этот ментальный дух эпохи для историка зачастую является более важной задачей, чем установить несколько единичных фактов, оказавших влияние на исторический процесс. Во всяком случае, не решив эту задачу, мы не сможем в полной мере понять суть переломной для нашей страны эпохи XX столетия.

Собственно, панораму эволюции духа эпохи и раскрывает перед нами изданная в Челябинске в 2012 г. мемуарная исповедь генерала Петра Петровича Калитина, его дочери Натальи и внука Николая. Настоящий подвиг совершил прямой потомок (в 4 поколении) генерала П.П. Калитина Дмитрий Логунов, чьими усилиями книга была подготовлена к изданию и увидела свет.[1] Во многом благодаря ему все три написанные в разное время и в разных странах, не раз пересекшие океан, мемуарных очерка были собраны воедино, обработаны и снабжены ценными комментариями, основанными в том числе и на архивных материалах.

Открывает повествование исповедь генерала П.П. Калитина – участника Туркестанских походов 1873-1881 гг. и командующего 1-м Кавказским армейским корпусом в Первую мировую войну, особо отличившимся в ходе Эрзерумской операции 1915 г. На его мемуарах, впрочем, мы не остановимся подробно. Изложенные им факты своей военной биографии вряд ли откроют нечто новое историкам. Покорение Россией Средней Азии и военные действия на Закавказском фронте Первой мировой давно изучены во всех подробностях. Другое бросилось мне в глаза – описание генералом без излишней ретуши ряда неприглядных сторон его учебы в Новгородском кадетском корпусе и других военных училищах в 1860-е гг. Речь прежде всего идет о размахе неуставных отношений между кадетами, сопровождавшихся постоянными драками, ссорами, враждой между учебными классами, насилием старших над младшими. «Новички подвергались всяким пыткам и испытаниям со стороны старших кадетов. Как правило, это были забубенные лентяи, ходившие всегда с перевалкой, с завернутыми обшлагами, всегда готовые вступить в драку. <…> Горе было тому новичку, который ходил жаловаться начальству», - пишет он. В одной из драк сам П.П. Калитин ножом случайно нанес смертельную рану своему товарищу-кадету.

Описание П.П. Калитиным этих внеучебных будней, характерных по всей видимости в целом для процесса взросления молодежи в пореформенной России второй половины XIX – начала XX вв., произвели лично на меня тем большее впечатление, что в силу своих научных интересов я был хорошо знаком с болгарской мемуарной литературой того же периода и нигде у болгарских авторов не встречал ни единого намека на рознь между учениками, о которой пишет П.П. Калитин. Наоборот – почти все они с благоговением вспоминали свои детские и школьные годы, как время истинного товарищества, взаимопомощи и дружбы, когда один член коллектива был неотъемлемой частью единого монолитного целого. Так обычно выглядит всякое нормальное общество, которое живет идеями и идеалами, жадно впитываемыми молодым поколением. Едва ли требуется пояснять, что эти идеи и идеалы заключались в любви к родине и своему народу, в отрицании своего личного «Я» во имя интересов всего общества, что понималось в то время как высшая моральная добродетель, усваиваемая болгарами при помощи семьи и школы с самых ранних лет. Вот, например, что пишет македонский болгарин Симеон Радев о времени своей учебы в Битольской гимназии в начале 1890-х гг.: «Мы (ученики – Д.Л.) были из разных социальных слоев, из разных краев, с различным темпераментом и с различными, приобретенными в семьях понятиями, одно нас связывало, как будь то в некую священную связь – фанатичная любовь к отечеству. Народность была нашим верую. Болгарский дух был у всех высок…».[2]

Между тем, описывая безыдейную атмосферу своей кадетской юности, П.П. Калитин одновременно проливает и вполне определенный свет на когорту будущих офицеров – опору трона, государства и народа. В связи с этим ничуть не удивительны будут и признания не безызвестного генерала А.А. Брусилова относительно настроя офицерства накануне освободительной русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Сам А.А. Брусилов застал ту войну в чине поручика и воочию мог наблюдать насколько ее официально декларируемый высокий христианский и освободительный пафос воспринимался молодым офицерством: «В особенности нетерпеливо рвались в бой молодые офицеры. <…> Радовались неожиданному перерыву в однообразных ежедневных занятиях по расписанию. <…> Впрочем, нужно правду сказать, что едва ли кто-либо был особенно воодушевлен мыслью идти драться за освобождение славян или кого бы то ни было, так как целью большинства была именно сама война, во время которой жизнь течет беззаботно, широко и живо, содержание получается большое, а вдобавок дают и награды, что для большинства было делом весьма заманчивым и интересным».[3] Один из таких молодых циников, князь Н.В. Яшвиль, которого судьба болгар и назначение освободительной войны занимали явно в последнюю очередь, в письме матери с театра боевых действий прямо так и писал: «Если б война состояла только в том, что люди режутся и стреляют, то это было бы нескончаемо лучше. По крайней мере, живется как-то легче, является интерес, нервы напряжены, и вообще чувствуешь себя человеком».[4]

Вероятно, последняя цитата – лучший образец, иллюстрирующий атмосферу той духовной пустоты, которую застал и наш герой П.П. Калитин. Эта пустота, впрочем, была характерна не только для высшего общества, но и для все более вступавшей в пореформенную пору в стадию дехристианизации рядовой русской массы. Интересный пример относительно этого имеем применительно к той же русско-турецкой войне 1877-1878 гг., ставшей сильнейшим психологическим испытанием для огромной массы русских людей. Сохранились в частности неединичные свидетельства ропота рядовых русских солдат, которые уже осенью 1877 г. тяготы войны начали связывать с немирным характером болгар: «Сидели бы мирно, не стали бы турки их колоть и вешать».[5] Особенно эти настроения стали усиливаться под влиянием того материального изобилия, которое русский солдат обнаружил в болгарских землях. Болгарин Д. Ганчев, вернувшийся из эмиграции на родину вместе с освободительными русскими войсками, записал позже в своих мемуарах, что болгарская действительность, увиденная русскими, отнюдь не соответствовала тому, что они готовились увидеть: «Где, в какой русской губернии имеется такое благосостояние? … Дворы забиты урожаем зерна, полны домашней скотины. Люди, мужчины и женщины, вдоволь накормлены, хорошо одеты. Невольно приходило сравнение с удручающим положением русских крестьян. Эта разница не осталась не замеченной ни солдатами, ни офицерами. <…> Открытый ропот начался и сожаления, что начали войну за освобождение такого привольно живущего народа».[6]